Алонсо замолчал. Посмотрел на Альдонсу; та сидела прямая, невозмутимая, и он проклял себя – зачем понадобилось говорить об этом как раз перед выездом? После всех этих ночных сцен? И кто знает, что она скажет сегодня ночью… Или о чем промолчит, закусив зубами край подушки…

– Правда, говорят, лысая, а кривда чубатая, – кашлянул Санчо. – Бог им судья… Только вот я смотрю… такая куча, простите на слове, благородных господ здесь на портретах… Может, вы расскажете мне, оруженосцу, какую-нибудь… историю с хорошим концом? Кто вдову защитил, кто за обездоленного заступился… да?

Молчание.

Альдонса невозмутимо пила воду. Маленькими аккуратными глоточками.

– Друг мой Санчо, вот история рода Кихано, – Алонсо обвел рукой портреты. – Все эти господа были наследниками Дон-Кихота, и каждый из них, достигнув зрелых лет, надевал доспех и отправлялся в странствия. О каждом из них слагались легенды…

Алонсо сделал паузу. Как бы для значительности, а на самом деле затем, чтобы из множества деяний своих славных предков выбрать самую что ни на есть убедительную «историю с хорошим концом»…

– Вот, друг мой Санчо, слева от лестницы вы видите портрет Алонсо Кихано-четвертого. Этот человек был требователен к себе и к другим; некоторые называли его фанатиком. Но неправда, что он призывал сжигать на кострах всех, кто не разделял его убеждения; это домыслы, каких много вокруг семейства Кихано… Алонсо-четвертый знаменит тем, что спас ребенка от чудовищной бешеной собаки!

Санчо странно улыбнулся – и почему-то взглянул на Фелису.

Задребезжал дверной колокольчик.

* * *

Альдонса пила, хоть ее уже мутило от этой воды; Диего Кихано, несчастливый отец Алонсо, смотрел на нее с портрета.

Так надо, молча говорил дон Диего. (Альдонса отлично помнила его – они с Алонсо уже были мужем и женой, когда однажды, двадцать восьмого июля, Диего Кихано ушел в свое странствие.) Так надо, терпи. Будь достойной подставкой для статуи прекрасной Дульсинеи…

– Сеньор Карраско, – сообщила Фелиса.

Альдонса нахмурилась. Сказаться больной? Уйти к себе?

Это была бы слабость, в Альдонсином роду не водилось слабачек. А как ее свекровь, мать Алонсо, шла за гробом своего замученного мужа? Прямая, как гвадаррамское веретено, с невозмутимым, будто высеченным из мрамора лицом…

И той же ночью умерла от сердечного приступа.

– Добрый день, милейший Алонсо. – Юнец Карраско уже стоял в дверях. – Добрый день, дорогая Альдонса… О-о-о, так это и есть наш оруженосец?

– Это не вполне ваш оруженосец, – отозвался Алонсо с недоброй улыбкой. – Это наш оруженосец, любезный Самсон… Присаживайтесь. Фелиса, еще один прибор… Санчо, это Самсон Карраско, друг семьи.

* * *

Карраско переминался с ноги на ногу:

– Нет-нет, Алонсо, я не хотел бы… у вас домашний, в некотором роде семейный ужин… Я всего на минутку. Алонсо, можно вас на пару слов?

– Я слушаю. – Алонсо пожал плечами: – Здесь все свои.

– Алонсо, – гость замялся, – вы жаловались на бессонницу, так я добыл для вас великолепное снотворное! Куда лучше обыкновенной цикорной воды!

И торжественно замолчал, очевидно, дожидаясь похвалы.

– Он прекрасно спит, – холодно сообщила Альдонса. – Можете мне поверить, он спит, как ребенок.

Карраско не смутился:

– Очень хорошо, дорогая Альдонса, это просто прекрасно… Но волнения, но магнитные бури, изменение атмосферного давления – это все очень влияет на людей, подобных нашему Алонсо. Я сам в такие дни плохо сплю, что уж говорить о…

Он запнулся. Вздохнул, обернулся к Пансе:

– Санчо, любезный Санчо! С вами мне надо тоже переговорить… Потом, конечно. Потом. Вы ведь будете сопровождать нашего идальго в походе, а странствия рыцаря – это не прогулка за грибами, здесь может быть много непредвиденных случаев, ситуаций, травм, как физических, так и моральных… А я чувствую ответственность за здоровье Алонсо. За его душевное здоровье.

Алонсо весело подмигнул:

– Самсон, за последнюю неделю ты похудел и плохо выглядишь. Нельзя, чтобы доктор, переживая за пациента, сам угодил на больничную койку…

– Я успокоюсь только тогда, когда ваш поход благополучно завершится, – отрезал Карраско, взгромождаясь за стол прямо напротив Санчо. Чуть поспешно кивнул Фелисе, предлагая наполнить его бокал. Выпил, промокнул салфеткой губы. – Санчо… На вас ложится большая ответственность. Я научу вас некоторым тестам.

– Отправлялся бы ты с нами, – предложил Алонсо, отхлебывая от своего бокала.

– Я рад, что ты еще способен шутить, Алонсо… – кисло улыбнулся Карраско. – Санчо, запомните: вы с вашим хозяином должны видеть одно и то же. Если вы увидите мельницы – Дон-Кихот смело может с ними сражаться. Но если вы будете видеть мельницы, а сеньор Кихано – великанов, тогда срочно надо возвращаться назад, это я вам как доктор говорю…

Санчо перевел наивный взгляд с гостя на хозяина и обратно, вздохнул, развел руками:

– Сеньор Алонсо, не понимаю, чего от меня хочет этот господин…

Карраско нахмурился.

– Видите ли, Санчо, – Алонсо примиряюще улыбнулся. – Семейство Карраско – друзья семьи Кихано… Эта дружба длится вот уже несколько столетий.

Альдонса хмыкнула.

– Я психиатр, – сварливо сообщил Карраско. – То есть я начинающий психиатр, но мой отец, тоже Самсон Карраско, он был светилом психиатрии. Он наблюдал еще дедушку нашего Алонсо, и уж конечно, он наблюдал его отца… У меня есть архивы двухсотлетней давности! Для психиатрии очень важны наследственные связи, и, зная историю семьи Кихано, я могу многое предсказать… – Тут он сжал губы и скорбно покачал головой: – Наследственность… Вы понимаете? У семьи Кихано такая наследственность, что…

И Карраско сложил брови домиком, а Санчо обернулся к портретам на стене – теперь он разглядывал их с подозрением, будто желая отыскать искорку сумасшествия в печальных глазах предков Алонсо.

– Санчо, не принимайте все это слишком близко к сердцу, – вкрадчиво сказала Альдонса. – Так называемая психиатрия больше здоровых сделала больными, чем больных – здоровыми. На самом деле слухи о так называемом безумии Рыцаря Печального Образа сильно преувеличены.

– Так ли преувеличены, дорогая Альдонса? – не сдавался Карраско. – Еще в детстве отец заставлял меня на память заучивать отрывки из медицинских статей, в частности такое вот определение: «Безумие Дон-Кихота носит характер паранойяльного бреда. При этом бред носит систематизированный характер. Бредовыми являются не идеальные нравственные устремления Дон-Кихота, а форма и способы их исполнения. Можно думать, что у благородного рыцаря наступило возрастное снижение психики, проявляющееся в сентиментальности, неадекватном восприятии рыцарских романов, неспособности реально оценивать свои физические возможности».